В первое поле я поехал в 20 лет. Это была производственная практика в Забайкалье. До того практики были только учебные. Они проходили в Крыму. Домики с кроватями, сортир под крышей, связь, кое–где интернет. Ну такие себе дикие условия.

В школе я тоже ездил в «экспедиции». Мы выкапывали какие-то римские башни, освобождали от берёз места под можжевельник. Три недели жили в палатках, сидели у костра и умывались холодной водой из рукомойников.

В целом, я ненавидел всё это.

Я городской. Даже хуже, москвич. Я даже дачу не любил в детстве. С рождения и до поступления в Университет я и не предполагал, что моя жизнь будет как-то связана с полевыми работами. И вот я лечу за 6 часовых поясов от Москвы хер-пойми-куда к хер-пойми-кому хер-пойми-зачем.

Нас было шестеро: я, двое парней и три девушки. Мы долетели до Читы рано утром. Нас встретили и отвезли в офис конторы, что нас наняла. Там мы просидели несколько часов, пока нам искали квартиру где-нибудь в городе. Кто-то варил пельмени в микроволновке, кто-то читал, кого-то срубил джетлаг. Когда нас определили, уже вечерело.

Мы раскидали вещи по комнатам и решили осмотреться. Чита показалась мне милым городом. Хотя, возможно, было всего лишь солнечно.

На следующий день нас повезли на месторождение. Поездка переносилась трижды, а стоило нам отъехать от города, как машина сломалась.

Я подошёл к водителю и спросил, сколько нам ещё ехать. Мне ответили «Ну».

Потом я понял, что это и «да», и «нет», и «может быть». «Ну» – как состояние души забайкальца. Добиться чего–то конкретного было невозможно.

Общение с местными с самого начала складывалось так себе. В Чите ко мне подошёл мужичок и поинтересовался, далеко ли до ближайшей автобусной остановки. Я примерно знал, где она. Ответил, что метров пятьсот. Тот прищурился и сказал:

– Ну, то есть, если по–человечески, то пол-километра.

От Читы до прииска, на котором должна была проходить практика, мы ехали шесть часов по грунтовой дороге. В газели с нами ехали четыре алабая. Они соседству были не рады. Мы тоже. Машина периодически дёргалась, собачки нервничали.

На месторождении парней поселили в юрты, а девушек — в балки.

В юртах было тепло, но очень влажно. Сверху падали жуки, в кроватях сыро. На девушек, живших в бревенчатых домиках, вместо жуков сыпалась стекловата. И это было для них меньшей из всех проблем. Быть молоденькой студенткой на прииске с стосковавшимися по бабам работягами – то ещё удовольствие.

Через пару дней мне и одногруппнику Лёше предложили такой же балок. Так, жукам мы предпочли лёгкие строительные неудобства.

Мы оцифровывали геологические карты в палёном Кореле где-то на границе с Китаем. Иногда электричество отрубалось, и работа начиналась заново. Я как-то иначе себе геологию представлял. Время тянулось мучительно долго. Но вдруг мы нашли системного администратора.

Наше внимание давно привлекала юрта, бывшая несколько крупнее остальных и стоявшая поодаль. Наконец, мы зашли туда. Это оказался местный связной пункт. За ноутбуком сидел худенький мужичок с крючковатым носом и сальными тёмными волосами с проседью.

— Привет.
— Привет. Что, в интернете пришли посидеть?
— В интернете?!
— Ну да.

Его забыли, когда вывозили всех остальных системных администраторов, и всё никак не вывозили обратно. Всё это время он тупил в интернете, раскладывал пасьянс и смотрел порнуху.

Мы нашли длинный эзернет-кабель и протянули его к нашим балкам. Интернет был очень дорогой, но нас это не останавливало. Мы не знали, кинут ли нас с зарплатой или нет. В принципе, это напрашивалось. Между собой решили так: если денег не дадут, поставим скачиваться полное собрание «Санта Барбары». Она бы обошлась в миллионы.

Публика на прииске была хоть и сомнительная, но на его территории действовал сухой закон. Его соблюдали строго. Никто не хотел лишаться работы. Впрочем, они и трезвые были не очень–то.

Отношения сложились только с одним работягой, который скачивал у нас хэви металл. «У них тут нормальной музыки нет, то «с зоны откинулся», то «паинькой прикинулся». Есть у вас там «каннибальчики» или типа того?».

Записали ему System of a down и подружились.

Рядом с прииском была деревня. Мы ходили туда за пивом. Рано или поздно местные должны были нас тормознуть.

— Вы откуда, пацаны?
— Из Челябинска — я соврал, потому что сознавал свою как москвича некую ущербность. Здесь этим лучше не отсвечивать.
— Опа! Земеля! — «Это п*ц» – прозвучало где-то внутри меня.
— А с какого района?
— Я на улице Ленина живу.
— А где там?
— Рядом с памятником. Ты извини, мы торопимся, нас ненадолго отпустили.
— Чо, работа-то есть у вас там?
— Я не знаю, я не эйч ар, — воодушевившись удачей с Челябинском, я решил немного покуражиться.
— Кто?
— Неважно.

В ларьке продавались жвачки «Лав из», концентрированные соки Юппи и Чувитс. Всё это лежало там с 90–х годов. Вероятно, мы сделали им годовую выручку.

Дни прокручивались кое-как. Бодрило немногое. Но кое-что всё же происходило.

Студентка Оксана страдала лунохождением. Однажды она очнулась посреди лагеря без одежды. Она привыкла спать голой. Ей повезло, кроме лошадей на неё никто не глазел.

Другим развлечением были отравления. Пол-лагеря выстраивалось в очереди перед сортирами. Другая половина лагеря была только что оттуда. Процесс шёл циклично.

Версии звучали разные.

— Картошка ху***я.
— Та не... Как ей траванёшься. Черёмуха, вон, зацвела. Видал?
— Ну. Где ты видел, чтоб цвела?
— Та за оградой, погляди, ёбанный в рот.

У нас тоже имелись варианты. Я грешил на мух. Они ползали по сахару в столовой. Так я научился пить чай пресным. Работяги мою свежую привычку оценили. «А ты экономный, ёпт!» – так они говорили.

— Кони, — сказала Оксана.
— Чего?
— Я когда по лагерю голой бродила, увидела, как лошади из баков столовских воду пьют. Из них же воду и набирают. Вот сейчас вспомнила.

Картошка, черёмуха, мухи, лошади. У нас не было шансов.

Ещё как-то раз она уронила цепочку, которая была ей особенно дорога, в яму с дерьмом.

Окей, как её доставать.

Первое, что пришло в голову: попросить окунуться туда какого-нибудь работягу, и закономерно огрести за такое предложение люлей. Да и сухой закон. Благодарить как?

Вариант второй – делать это самостоятельно, но всё-таки не руками. Лёха соорудил удочку, которую технично закинул в круглую дыру, и вытащил цепочку. Аккуратно перенёс её в банку с разведённым одеколоном, чтобы оно типа там продизенфецировалось.

Больше цепочку вроде бы не носили, но и выбрасывать не стали. Память о первой любви, всё-таки.

Поскольку это была производственная практика, нам надо было набрать какой-то материал для диплома. Я договорился с металлистом, что тот подбросит до ближайшего заброшенного месторождения, чтобы я набрал каких-нибудь камней или типа того.

По пути в салон залетел шершень, заполз куда-то под сиденье и, судя по звукам, было страшно недоволен. А я человек такой: могу послать н***й медведя, а ос ненавижу с детства. Фобия у меня, походу. Кончилось, слава богу, ничем.

Я набрал камней и договорился, что мне вышлют карту месторождения. Я взамен пооцифровывал всякие разрезы и карты. Впрочем, заниматься больше было и нечем.

Всё это очень напоминало конан-дойловский рассказ «Союз Рыжих». Главного героя, чтобы отвлечь от ограбления, заняли переписыванием британики. Вот как раз что–то подобное.

Главный геолог на прииске был хороший мужик. Он обижался, когда я говорил о нашей работе как о бесполезной. Однако когда нам купили билеты домой, я почувствовал себя отлично.

До Читы мы ехали железной дорогой. Оксанин билет аннулировали. До нас уехали три других девушки, и по ошибке обналичили и её бумаги тоже.

– А вас мы на поезд не пустим, билет уже выдан.
– Кому, б*ь.
– А вот вчера.
– Держите сто рублей. Место всё равно свободно.
– Ох, ладно, езжайте.

И в аэропорту без нервов не обошлось. Мы прошли регистрацию, нас отвели в зал ожидания. Сначала рейс отложили на час. Потом ещё на парочку. В итоге мы просидели в зале около пяти часов. Всё это время сквозь витражное стекло открывался вид на наш самолёт. Его ремонтировали при нас. Периодически вываливались детали, что–то горело. «Самолёт исправен, но не работает». Так нам объявили.

— Знаешь что? — сказала Оксана.
— А?
— Если бы я была директором этой авиакомпании, я бы отправила в Забайкалье именно такой самолёт.
— Ну.

В Читинской области я стал атеистом. Но на время полёта мне пришлось стать как минимум агностиком. Лететь на этом предстояло шесть часов.

– Ну что, кто хочет выпить?

Выпить нужно было всем.

Так, поблёвывая, цедя интернет и рисуя бесполезные карты, я и познакомился с полевой геологией. После той поездки я надеялся, что наша встреча была последней. Сносно снимал я уже тогда. Мысль о том, чтобы всё бросить и стать фотографом, полноценно и крепко засела у меня в голове. Она не покидала меня вплоть до предложения моего одногруппника полететь летом на Чукотку.

— Конечно, — сказал я.