10. Западная Песчанка
Таллах отработали, вернулись на Весенний. Медведей вроде больше никто не встретил, хотя двое наших стояли с другой стороны участка, и рядом с ними кто-то жил. О том, что у них кто-то ходит рядом с палаткой, они сообщали по рации на базу.

Между ними и Весенним не было высоких сопок, поэтому они могли общаться с девочками в лаборатории. В маршрутах рация до лагеря уже не добивала, поэтому там как и в космосе – никто не услышит твой крик.

Один из этих маршрутов у ребят выдался особенно тяжёлым. У обоих проблемы со спиной, оба измазались капсикамом, который от контакта с водой превращался в напалм. Делились впечатлениями ребята как раз по рации.

– Юра, я вспотел как шлюха на паперти!
– Лёха, не говори, теку ручьями просто!
– Капсикам, сука, жжётся, я сейчас себе лопатой череп проломлю! Приём!

Ребята вернулись со своей выкидушки на базу в тот же вечер, поэтому пожаловаться им было кому. Но делать им это было необязательно.

– Вы не представляете, как мы там охренели!
– Да мы слышали, какие вы там были, кхм, мокрые.

Так получилось, что в тот момент рация как раз до базы добивала.
В «Лиге» трудился один полоумный по кличке «подводный сварщик». Его так называли, потому что он якобы умел работать со сварочным аппаратом под водой.

Ему мало кто верил, потому что его отличало помимо профессии то, что разговаривал с евражками, ни с того ни с сего хихикал и рассказывал истории типа «я вчера чуть не провалился в туалете». Когда он заходил к нам в домик, мы прятали ножи.

Говорят, у него шары укатились от того, что он слишком долго там сидел. И таких историй я слышал много.

Начальник рассказывал, как одного работягу оставили базу сторожить, и его медведь на крышу загнал. На той крыше он нажрался и телеграфировал, что медведь по лагерю ходит, и что тот баню поджег, чтобы его отогнать.

Когда до него добралась помощь, картина была чудная. Реально горит баня, мужик по лагерю невменяемый песни орёт и медведь за ним ходит. Больше базы тот не сторожил.
Перекантовавшись пару дней на Весеннем, мы упорхнули на Левую Песчанку. Это такая помойка неподалёку от месторождения, которую тоже надо было опробовать.

Когда люди рассматривают мои фотографии, я частенько слышу что-то вроде "О боже! Какая разруха!".

Разруха?

А, ну вообще да, не очень с виду-то аккуратно. Но не сказал бы, что там это хоть сколь либо угнетает. Любая свалка – клад, бонус, сплошные возможности по благоустройству! И никак иначе это всё не воспринимается.

На Севере люди стареют быстро, а вещи не устаревают вообще. С вещами там всё совсем по-другому. Они лишены своего женского начала. Сплошное содержание, никакой формы. Исключительная полезность.
Вездеход Пети, нашего вездеходчика, мысли этой сплошное воплощение и подтверждение. Ржавая, почерневшая от копоти и дыма труба печки, протыкавшая машину из кунга, торчала как флагшток. За неё мы держались, когда добирались на броне, чтобы не свалится в ручей или какую-нибудь яму.

Под нашими задницами лежал старый и серый мягкий матрас, покрытый непонятными разводами. Внутри, в кабине, был остроумно подвешен фиолетовой освежитель воздуха-ёлочка, лежал карабин "Вепрь" и бесчисленное множество болтов и инструментов. Над кунгом находилось штук 6 ящиков. Я не знаю, что в них было. Вероятней всего, патроны и набор дошираков. На всякий случай.

Те, кто сидел над мотором, страдали больше остальных. Разогревавшийся движок раскалял броню и на ней невозможно было сидеть. Спасались чем могли. В ход шли рюкзаки, оторванные спинки и сиденья кресел. И бушлаты. С другой стороны, когда наступал август, а вместе с ним и первые холода, он согревал. Пусть и не целиком, но хотя бы какую-то твою часть. Каждый старался прожариваться равномерно, со временем растекаясь по всему вездеходу.
В самом кунге постоянно воняло соляркой, висели нары, а летом было нестерпимо жарко. Но нигде мне так хорошо не спалось, как в этой тесной тёмной комнатушке, то и дело трясущейся во все стороны, по пути с профилей до лагеря. Ни на одной, даже самой мягкой кровати, даже после самого тяжёлого дня.

Когда было теплее, я добирался в лагерь в люльке над кунгом, прекрасное местечко, моё любимое. Оно находилось между ящиками и бортиком, предохраняющим эти ящики от падения. Пространства хватало. Я ложился туда, включал правильную музыку и наслажадался жизнью. В задубевшей от пота робе, в грязи и дэте.

Никакого женского начала.

Всё ограничивается своей полезностью. Там вообще всё – исключительно функциональное. И потому никогда не стареет, потому как одряхление дряхлому уже не грозит. На севере люди стареют быстро, а вещи не стареют вообще.
От философии к оленям.

Погода на Чукотке меняется основательно, но не резко. Да, сейчас солнце, а завтра снег, но всё это обычно приходит хотя бы дня на два-три.

Как-то раз был дождь, и весьма приличный. Когда всё пролилось, остались влажные облака да туман, они нас покидать не спешили. А вместе с ними появились и олени.
Олени не сразу приходят в те места. Обычно миграция пригоняет их на Баимку во второй половине августа.

Мы поднимались на водораздел по дороге. Доселе он напоминал картинки из вестернов, но тогда он выглядел совершенно иначе. Вездеход влезал в облака, освещение было мистически рассеянным. Кто хотя бы раз гулял по холмам в такую погоду, прекрасно понимает, о чём я толкую.

Вдруг.

Один.

Трое.

Ещё трое.

Да их тут десятки!

То тут, то там мелькали олени. Это производило впечатление, потому что их было действительно много. Пустая, из камней и песка, сопка вдруг ожила. Казалось, будто оленей принесло сюда вместе с туманом. Одни сменялись другими, столь же неожиданно выныривавшими из ниоткуда. Передвижение их было совершенно бесшумно. Ты будешь греметь на сотни метров там, где олень проскользнёт практически незаметно. Величественное, красивое, впечатляющее зрелище.
В том же маршруте я нашёл позвоночник.

Мы были точно уверены, что наши переговоры по рации на базе не услышат, и поэтому постоянно переговаривались. Медведи-то понятно, но и чтобы олень на рогах в тумане покатал тоже никому не хотелось. Обстановка была нервная. А потом ещё и студенту, который встретил медведя в ручье, померещился второй.

Примерно в этот же момент я раскопал в траве чьи-то останки. В этом не было ничего особенного, кости постоянно встречаются. А потом сзади я слышал хруст и непонятные звуки.
Я обернулся и увидел, как с задорным лаем от меня ускакала собака. Видимо, с месторождения прибежала.

Я, конечно, люблю собак, но ту бы пристрелил.

Закончил быстро с пробой и дошёл до ручья. Ручей глубокий, но от берега от берега как раз лежало бревно. Искать брод мне не хотелось – медведей только по долине собирать. «Ну же, видеоигры готовили меня к этому всю жизнь».

Я прошёл половину и услышал хруст. Захотел обратно, но не успел и свалился в воду. Унести меня никуда не могло, но освежился я знатно.
Я вернулся в лагерь и написал новую заметку. Каким-то образом я вновь убедил себя, что мне это всё нравится.
Моя полевая жизнь и жизнь в городе параллельны. Совсем не одно и то же. Это две разные, совершенно независящие друг от друга штуковины, тем оно и здорово.

Практически полное отсутствие связи с той средой, в которой я нахожусь с сентября по июнь, будто бы выключает свет в той жизни и ставит меня на паузу. Меня, и всё сопутствующее. Я не знаю, что происходит там, «там» с трудом представляет, какие дела у меня «здесь».

Возможно, я каждый раз говорю новыми словами про одно и тоже.

Но я сравниваю первый и третий сезоны, и они кажутся мне совершенно разными.

В 2011-м году банально хотелось приключений и нормальной практики. Типа, нифига себе, я два месяца на Чукотке пробуду. Студенческое приключение. Не покидает также ощущение, что я был здесь тогда для кого-то, а не для себя. Этнограф. Вернее, блогер. Всем то, что я написал тогда про Север, понравилось, но сейчас у меня лёгкая неприязнь к той заметке.

В 2013-м же мне хотелось примерно того же, но уже по иными причинам. Мне захотелось этой суровой жизни. Кто-то посмеётся такой «суровости», я знаю таких людей, я тут с ними познакомился. Да я и сам уже про себя ухмыляюсь, в общем-то. Но я помню себя пару лет назад и тогдашние свои впечатления. Так что, нет, с формулировками всё в порядке.
Тот полевой сезон был последним для меня в качестве студента-грязекопателя. И хотя он был с отрывом самым коротким, из-за своей интенсивности он не запомнился мне куцым.

Уже в конце августа я вернулся в Москву, что было очень символично: застать лето – это у нас считается круто.
Даже улетали мы с приключениями. Тогда в аэропорту Кепервеема, чтобы попасть на рейс, обязательно надо было распечатать билет. Мы это знали и всё распечатали. Но билет студента, которого я принял за медведя, куда-то потерялся.

Я выкачал его билет через эдж на смартфон, перекинул его по блютузу на комп, с компа скопировал на флешку. Но в аэропорту с флешки печатать отказались, вдруг мы им там вирусов занесём.

Пришлось бегать по посёлку, искать где можно распечатать документы в субботу. Почта не работала, а в школе нас выручили. Прибежали в мыле с билетами, суём на регистрацию. Та же девица, что смотрела их полчаса назад, возвращает новый билет со словами «этих два зачем напечатали».

В первый раз она билет студента просто не заметила.
Подпишитесь на обновления в Телеге:
Made on
Tilda