В августе было ещё веселее, хотя, казалось бы.

К экватору сезона мы перелопатили четыре участка из пяти, вытащили с них в сумме 4 тысячи проб и чувствовали себя уверенно. Оставался последний участок. Звался участок «Лучиком».

На «Лучик» поехали не все. Один парень уехал на базу готовиться к зиме. У него было много ярких примет, но самая яркая – он носил прокладки. Женские, гигиенические – но не так, как вы подумали, а в сапогах. Решение на грани гениальности. Сухие ноги оправдывали любое неловкое молчание, которое возникало у всех, кто про них узнавал.

«Лучик» как участок – прекрасен. Сказочный отбор. Песок сам запрыгивал в мешок. Склоны пологие, лес редкий, болота только на краях участка. Настал бархатный сезон – комаров поубивалось, про оводов давно все позабыли. Подвох был в том, что мы поехали без печек.

– Печки? А зачем нам печки, вездеход только перегружать, – сказал наш субначальник, а начальник его послушался.

В итоге печки остались на Весеннем, а мы согревались мыслями о них в 40 километрах севернее. В одну прекрасную ночь палатки пустились в пляс от порывов ветра. Они хлопали нижними стенками, как собаки хлопают щеками, когда выпрыгивают из ванной. Чтобы палатки не унесло в лес, все побежали в трусах ночью за камнями.

В маршрут на следующий день никому не хотелось. Все укутались как могли и слушали Радио России в вездеходе. Кто-то зажигал в палатках примусы.

Но были и свои плюсы. Ещё в Билибино я заначил бутылку Колы, и каково же было восхищение меня и окружающих, когда я достал её из рюкзака. С тех пор я всегда какие-то приколюхи держу на самые унылые времена.

Я заканчивал маршрут. Мне вызвался помочь парень, который свой профиль уже добил и хотел скорее свалить на вездеходе в лагерь. Когда до вездехода оставалось 3-4 пробы, мы услышали ор.

– БРОСАЙТЕ ЛОПАТЫ! БАЗА ГОРИТ!

Да и чёрт бы с ней, бежать никуда не хотелось.

– БРОСАЙТЕ, БЛ!

Ладно.

Мы залезли на вездеход. Оравший с него геолог махнул в сторону лагеря. Действительно, фигачил дым будь здоров. Но горели не мы – едем и видим, как палатки уводит влево, а пожар – вправо. Мы добрались до лагеря. Остальные тоже прибежали. Вездеходчик предложил быстренько собрать манатки и валить. Он понимал в этом намного больше остальных, и мы уже было согласились. Но хоть посмотреть-то надо, что там полыхнуло?

Лагерь находился на водоразделе, а дым шёл откуда-то из долины. К тому моменту, как мы доползли до неё на вездеходе, самое весёлое там уже закончилось. Огромный АТС вспахивал гусеницами тундру и воротил оставшиеся островки дымящегося торфа. Неподалёку стоял мужик и курил.

– Что случилось-то?
– Ну мы ехали, решили кофе попить. Развели костерок – и вот.
– Костерок?
– Ну ещё выпили мы немного. Проснулись – горим.
– Вы чё, ёб***ые?
– Э, ругаться-то не надо! Вы лучше скажите, чего вы так долго ехали?

Продолжать диалог не имело смысла. Когда они уехали, мы ещё три миллиона раз проверили, не дымится ли чего, и уехали в лагерь, чтобы в следующую ночь бегать по водоразделу за камнями. Совпал бы их пикник с ураганом, бегали бы заодно с вёдрами.

Закончили с отбором проб мы в начале августа, чем будем заниматься дальше, я не знал. А дальше мы занимались просевкой.

В чём суть: надеваешь фрак, перчатки и идёшь трясти песок в сите. Элита в это время ходит в поисковые маршруты по горам – я до них дослужился только в 2014-м.

За день получается просеять не больше сотни проб. Попутно вскрываются все помутнения, которые случались в маршрутах. Пробы без этикеток, торф вместо глины, слёзы в песке. Лучшее развитие событий – просеивать свои пробы, тогда хоть и стыдно, но позор не публичный. Пробы не всегда сухие, иногда песочек слипается в кирпичи, и его нужно разламывать палкой. Пыль стоит такая, что голос через неделю эротично поскрипывает, а кожа покрывается патиной.

К середине августа комаров выключили окончательно, полярный день тоже. Вечерами было прохладно, но днями прекрасно, когда не снег. Я вышел из просевочной размять кости и подумать об этом. Примерно через полторы минуты в меня чуть было не влетел лось. Сначала я прифигел, конечно, затем вернулся и рассказал пацанам в просевочной, чего со мной только что приключилось. Один из них подорвался и побежал за животным. Я позавидовал его реакции и оптимизму. Когда он вернулся, мы отправились есть. Двое ушли в столовую, а я и преследователь лося пошли в домик.

Отобедав дошираком, Дима (так его зовут) лёг с книгой, а я сел за фоточки. Через полторы минуты… Нет, пришёл не лось, но Александра. Александра – чукча, и в быту прекрасная женщина, когда трезвая. А трезвая она не всегда. В тот день было как раз «не всегда».

– Как вам у нас на Чукотке?
– Славно.
– Где ваши женщины?
– Кто ты вообще есть?
– Грабите нашу Чукотку. С Москвы-то небось? Как тебя зовут?
– Евгений.
– А тебя?
– Меня тоже, – и, к слову, мне никогда не нравились сокращённые варианты моего имени.

Алекандра вытащила грудь из-под футболки и начала ей трясти. Я уставился в карту, которая была у нас вместо шторы. Эльгыгытгын. Вернитакайвеем. Егдыкыч. Ох уж эти чудные чукотские топонимы... Другой "Евгений" в этот момент зачитывался одним и тем же словом в книге, не вникая в его смысл. «Господи, когда это кончится всё». Видимо, ей с нами очень нравилось.

– Пойдём в вездеход?
– Не пойду.

Она прикрылась. В этот момент в комнату вошёл субначальник. Александра ретировалась.

Когда просевка закончилась, нас отвезли на месторождение по делам. Начальник объяснял, что делать.

– Значит, отбираете пробы рядом с канавой. Потом сравним содержания в них с содержаниями непосредственно в полотне и получим коэффициент соответствия содержаний металла во вторичном ореоле и в первичке.
– О, глядите, куропатка!

Прямо в канаве копошилась пёстрая птица. Никакой жалости, надо её захерачить. Я подкрался к ней сзади и спокойно взял в руки. Думал, поймать куропатку голыми руками сложнее, но никаких резких движений не понадобилось.

Пока я возился с первой птицей, ко мне подбежала вторая. Её я вырубил пробами. В итоге, в руках у меня было две птицы.

Я уже писал, что с нами в отряде были девушки. Одна из них ходила вместе со мной по канаве и зарисовывала борт. Внезапно ей понадобилось убить двух животных.

Смерть первой птицы вышла чудовищной. Сначала девушка попыталась вырубить её камнем. Камень оказался острым, и вместо быстрого избавления, с птицы был снят скальп. Геологиня попыталась свернуть ей шею, но вышло не очень. Птица продолжала щёлкать окровавленным клювом. Спустя минуту она всё-таки отдала концы. Вторая умерла от ужаса.

Мяса в куропатках, как оказалось, почти нет, только на суп.

От супа я отказался, но спал всё равно плохо. Ещё пять лет.

В августе тундра бурно краснеет. Как заметил один парень в соседнем отряде, возникает ощущение, что красным становится даже небо.

Ночи почти такие же длинные, как на материке, с утра на травке лежит иней. Солнце и в июне не поднималось особенно высоко, а уж к сентябрю вечерний свет постоянно.

За наступлением осени, или даже уже зимы, мы наблюдали в роскошных условиях. Доживать сезон при крыше, уже доделав всю основную работу, легко и приятно. Посёлок, в котором мы тогда завелись, находится в самом тёплом уголке Чукотки. Даром, что ли, он называется Весенний? Остальным повезло меньше. Где-то шёл снег, где-то уносило ветром палатки, а где-то за чаем смотрели «Доктора Хауса». Те, что с чаем, это мы.

Мы смотрели из окон изб, как вершины сопок вспарывали облака, и из тех высыпался снег. Умывались над раковиной и сидели в тепле. И жили уже как-то несобытийно.

Ладно, как-то раз в лагерь приехали свататься к месторождению австралийцы из BHP. Их привезли на вахтовке, на каждом была каска (уже смешно). Они везли с собой бутылки с «Бонаквой», потому что брезговали пить из ручьёв. Мы - нет. Мы голубику-то жрали прям с кустарника, вместе с песком. Начальник меж нами клял австралийцев за то, что из-за них сорвалась рыбалка.

Больше ничего примечательного.

К концу сезона все расслабились. Один парень даже улетел раньше срока (оказывается, так можно было). Пробы просеяли числу к 20-му, дела остались чисто организационного характера: вытрясти песок из мешочков, упаковаться, досмотреть запасы кино.

Я развлекал себя тем, что писал пространные тревел-блогерские статьи и пытался зарегистрировать каждый шолох своих впечатлений. Я предпринимал эту попытку после каждого поля и каждый раз неудачно.

Вообще, к отлёту чувствуешь себя странно. С одной стороны, многое успевает осточертеть к этому времени. И еда, и распорядок, и люди. Я уже не мог слушать рассказы про гольцов и торсионы. С другой, ко многому из того, что меня ждало в Москве, я успел остыть и, на самом деле, возвращаться не хотел. Погружаться в мир социальных сетей, понтов и бесконечного нервяка на ровном месте после трёх месяцев тишины неприятно.

На подлёте к Билибино все достали мобилки. Авиарежим выкл. Нет сети. Надо ещё подождать. Снижаемся. Снижаемся. А вот и первые полосочки появились. Посыпались смс-ки. Пропущенные звонки с каких-то левых номеров. От отца вот. «Долетели!?». Долетели.

Часть народу отвезли на одну квартиру, часть на другую. В целом, сценарий тот же, что был в Билибино два с половиной месяца назад: с утра пораньше складские дела, днём обед, вечером иногда склад, но чаще отвратное билибинское пиво, которое после полевого сезона не такое уж и отвратное.

Мы вернулись одними из первых. Следом за нами подвезли отряд, который в составе из пяти мужиков и собаки проехал пол-Чукотки. Это не преувеличение. И это много. Представьте себе пол-Украины.

Наблюдать за реакцией людей, которых только что вывезли из тундры, но тундру из которых ещё не вывезли, со стороны не менее интересно, чем от первого лица.

Ребята поднялись в квартиру, зашли на балкон и узрели там невероятное.

– Бабы! Бабы!

Хорошо хоть вспомнили, как они вообще называются. Потом были крики из душа, восхищенные вопли из туалета и обсуждение новостей. У нас в отряде было радио, и мы хоть что-то знали из того, что случилось с миром в июле и августе. У остальных было не так.

– Это'О перешёл в «Анжи»!? Да вы что.
– А ещё на Волге пароход затонул.
– А ещё?
– А ещё какой-то норвежский псих туристов расстрелял.
– Весело.
– Да не очень-то.

Через день подвезли ещё два отряда. Их слили по ходу сезона в один мегалоотряд, чтобы закончить работу на самом сложном участке. Там зима началась в конце июля, регулярно ломался вездеход и выбывали бойцы. Преисподняя.

Когда мы сидели в просевочной на Весеннем, народ травил байки. Я молчал, потому что ничего интересного со мной никогда не происходило, да и рассказчик из меня как из табуретки. А тут сидим, пьём пиво, пацаны рассказывают как гоняли в Контру по локальной сети, встречали медведей, сеяли пробы под «Сладкий сон» Ленинграда и застенчиво переглядывались. И тут я такой, погоди-погоди, У НАС ТОЖЕ СЛУЧАЙ БЫЛ. Наконец-то и мне было что поведать. Правда, делать я этого так и не научился.

Запомнилось, что всё это общение проходило под довольно странную музыку.

Запомнилось и то, что мне никто не мог простить моего биолого-химического прошлого. Я как-то обмолвился, что выше среднего знаю химию, биологию и медицину, потому хотел стать врачом и учился на соответствующем факультете в лицее. Что это значило для окружающих? Что я терапевт.

Женщине стало плохо в самолёте? Гоша помоги. Встретили неизвестную ягоду в маршруте? Гоша откачает. Добавлять ли сахар в спирт? Гоша?

Да ёпт.

Но один раз я и впрямь дал Хауса.

Стояли, курили. Ни с того ни с сего наш субначальник сел на землю. Народ шутит, прикалывается, чего сел, давай вставай. А когда он начал белеть, все стали бегать восьмёрками, звать врача и откачивать мужика.

Оказалось, что его ужалила пчела в горло. Встретить её на Чукотке вообще тяжело, а тут жалом получить, да ещё и в такое место. Выдающаяся удачливость. В общем, отёк, дыхательные пути перекрыты. Тут я вспомнил о своём противовоспалительном средстве от комаров. Помазал им место укуса, и вроде как отпустило. Дальше подъехала скорая, что-то вколола, и субначальник наш благополучно долетел до Москвы.

Не знаю, спас я его, или всё завершилось бы точно так же и без моего участия, но хочется верить, что «Гоша-таки врач», хотя бы малость.

Первое поле, конечно, особенное. Потому что оно первое. Вряд ли я сам сразу стал настоящим полевиком, но точно понял, кто это такой. Настоящий полевик — это тот, кто нальёт воду в рукомойник, когда она в нём закончилась, даже если она ему прямо сейчас не нужна.