То, что я выбрал в качестве саундтрека, меня и самого не кисло удивило.

Водоразделкой меня пугали все 5 сезонов, что я работал на других участках. Её описывали, как 7-й круг ада: рельеф там «ух, твою мать!» и всегда холодно.

Раньше я видел её только из иллюминатора. Действительно впечатляла:

Часто поиски ведутся в одном и том же месте на протяжении нескольких лет. И так само собой получается, что за каждой площадью закрепляется свой начальник отряда. Ему не приходится заново вникать в геологию, знакомиться с заказчиком, просчитывать логистику. Поэтому ставят одних и тех же.

Начальника, который прежде рулил на Водоразделке, в тот год позвали на Курилы. Он согласился, и место оказалось вакантно.

(в последствии, он об этом много раз ещё пожалеет – на Чукотке на самом деле не так уж и тяжело работать по сравнению с некоторыми другими регионами РФ)

Вместо него начальником отряда собирался стать гендиректор компании, но и ему пришлось задержаться в Москве до середины лета. Так я на шестой сезон впервые возглавил отряд. А ведь после первого поля я переживал, что меня снимут посреди полевого сезона как профнепригодного...

Но особенно погордиться или попереживать по этому поводу я не успел. Сезон сходу взял темп. В этот раз я приехал в поле после годичного перерыва в совершенно другое место, и поначалу охреневал как впервые. Руки помнили, но в голове шумело.

Адаптация в полях с каждым новом сезоном, скорее, не укорачивается, а размывается. Вроде всё резко поменялось, но уже не в первый раз. И если умываться в ручье мне в принципе сразу норм, то привычка потреблять и производить информацию ещё некоторое время сохраняется.

Сначала в полях ломает, потому что нет никаких новостей. Нечего читать. Потом ломает от того, что некуда писать. И только где-то спустя пару недель я уже забываю про дни недели. Есть числа, есть сегодня, есть завтра. Вот в этот момент уже можно сказать – да, я полевик.

Было бы круто устроить свою московскую жизнь схожим образом, хотя это едва ли возможно. Ведь именно ритм жизни шинкует её такими тонкими ломтиками, которые делают её столь скоротечной и бессмысленной.

Все предыдущие разы я до площадей долетал. В этот раз я добирался по земле, и Чукотка впервые в моей голове склеилась из обломков во что-то целое. Я стал, как мой начальник, упоминать в диалогах разные реки и удивляться, что никто не знает, где они находятся.

Заезжали двумя группами. На пол пути процессия разделилась. Мой отряд завезли в какую-то щель между заснеженными скалами и оставили с пятью досками дров, сами поехали дальше.

Всё время холодно. Всё время мокро. Всё время ветрено. Вот ровно то, что про это место рассказывали, то я сразу и увидел.

По склонам ходишь нетрезвой походкой Джека Воробья (ладно-ладно,капитана Джека Воробья), трава растёт только под печками, а первый маршрут, в котором я ни разу не упал, случился только спустя месяц после начала сезона.

Наверное, приятнее, чем по болотам шастать в накомарнике, но потяжелее.

Залезли в ту щель мы, потому мы прятались от канадцев, на которых работали. Они были повёрнуты на технике безопасности, и чтобы друг друга не бесить, мы решили особо не попадаться им на глаза.

Канадцам принадлежало месторождение Двойное, которое было совсем рядом. К югу от него был ещё один рудник, который обеспечивал налогами треть чукотского бюджета.

Дорога между рудниками по чукотским меркам невероятна. Рядом с ней собирали федеральную трассу, и на фоне канадского автобана она выглядела как оленья тропа. Их подход к делу впечатлял.

Канадские кэмпы при рудниках похожи на космические станции. Они состояли из отдельных блоков, соединённых длинными проходами. На руднике были душевые, вай-фай, даже магазины. На стенах висели мотивационные плакаты с призывами трудиться усерднее. Кое-где стояли терминалы, чтобы настучать на нарушителей.

Местечко, в целом, жутковатое. Кажется, что вот-вот с потолка капнет слюна Чужого, или из раковины вылезет камера-перископ. Но как инфрастуктурный проект посреди чукотских скал – их база это, конечно, нечто потрясающее.

Чтобы мы не расслаблялись, на той же неделе выпал снег, и заодно в лагерь медведь припёрся.

Человек легко улавливает закономерности. Благодаря этому мы выжили как биологический вид. Благодаря этому полетели в космос. Но и из-за этого же нам часто мерещится всякая ерунда. Типа чёрных котов, притягивающих неудачу, или более ветвистых суеверий, не буду уточнять каких.

Этому багу мозга трудно противостоять. Я вот сейчас напишу, что если у нас в июле выпадает снег, то в лагерь обязательно припрётся медведь – но это же чушь.

Я допущу как минимум три ошибки. Обобщу на чрезмерно малом количестве данных, проигнорирую противоречащие этому факты, перепутаю «вследствие» и «одновременно с»…

И всё же. Когда выпадает снег, к нам обязательно приходит медведь.

Из-за снега мы не работали, но двух ребят я отправил на КАМАЗе за оставленными в соседнем ручье пробами. Ружьё в отряде было только у водителя. На лагере остались я, его сын и ещё один рабочий, который за пределы родного Воронежа раньше не выезжал.

Я сидел в палатке-кухне, обрабатывал фотографии и поглядывал в окно. Я знал, что придёт медведь. Он уже приходил. Утром на снегу мы увидели его следы рядом с флягой с мясом. Закрыть её он забыл, лапами натоптал – это его и выдало.

В конце-концов, я всё-таки его увидел. Шёл такой к лагерю. Жирный, наглый.

Сначала я подождал - может, сам свалит. Нет. Он пошёл в сторону палаток. В одной – школьник в комп играет, в другой – работяга дрыхнет с похмелья.

Ну, что поделать. Я же начальник. Надо разруливать. Взял топор, вышел из палатки и со всего размаху выругался в сторону медведя. Он был метрах в 50-и.

Сначала выскочил сын водителя. Он быстро понял, что к чему, и на цыпочках проскочил на кухню. За ним воронежец.

Засели на кухне. Кто с топором. Кто с ножом. Кто с газовой горелкой. Медведь потоптался у мяса и двинулся к нам. Я вдарил топором по железному ящику. Медведь напрягся и всё-таки свалил.

Ненадолго.

Минут через 15 медведь вернулся. Походил у нас ещё минут 10, и, стоило ему наконец свалить окончательно, как подъехал КАМАЗ. За это время мы успели выжрать бутылку водки. Или две. Я не помню.

Вскоре вернулся водитель с ружьём, и медведя удалось прогнать.

Водитель потом спал в спальнике того рабочего из Воронежа и каждый раз вспоминал эту историю, когда пытался его застегнуть и не находил завязок. Их выдрало, когда тот выпрыгнул из спальника. Он вывернул его наизнанку

Звучит не очень-то, но, объективно, если составлять хит-парад того, что наиболее опасно на Чукотке летом, то это:

4. Медведи
3. Скалы
2. Переохлаждение

[интервал, в который пролезет кулак]

1. Твоя тупость.

Медведи – прекрасная тема для шуток и обсуждения, но по факту примитивной осторожности против них достаточно. Главное, при встрече с медведем соблюдать одно правило: ничего не делать. Он сам всё сделает.

Через пару недель воронежец попросился домой. Якобы возникли какие-то дела дома, но на самом деле он просто боялся высоты. Когда его спросили, чего тогда вообще в горы попёрся, он ответил, что ему обещали поля. Он ожидал рожь увидеть, овощи, а тут медведи по скалам скачут.

Нас осталось трое, мы отставали. Пришлось ускоряться, хотя и до этого мы себя особо ленящимися-то и не чувствовали.

Помимо того, что на Водоразделке солярку было найти проще, чем дрова, она отличалась ещё и часовыми подходами до профиля. Я как-то привык, что вот сел на вездеходик, и он тебя везёт до работки.

Здесь же первый месяц мы отработали без вездеходов вообще, потому что он там не нужен. Он не может нигде проехать. Всё на своих двоих. Полярный день был очень кстати – народ то и дело возвращался то десяти, то к полуночи.

На Водоразделке я впервые столкнулся с ситуацией, когда у меня не хватает сил и времени закончить маршрут. Прежде я считал это невозможным. Да и в будущем с недоделанной работой я возвращался лишь пару раз.

Из-за высотности и ветра снег в распадках так и не таял. Сначала это было плюсом: по снежнику спускаться гораздо легче и быстрее, чем по камням. Вниз лезть вообще сложнее, чем подниматься. На подъёмах никто не падает, на спусках – сколько угодно.

Но потихоньку снег превратился в лёд. На один такой я с дуру полез.

Больше 25 км/ч, и никаких шансов затормозить. Я и молотком цеплялся, и ногами упирался... Не, я только ускорялся. Причём летел я так долго, что у меня даже было время выбрать, что себе сломать. Моя карьера в бобслее началась как-то сама по себе и вовсю собиралась закончиться трагически.

В итоге я сам не понял, как остановился.

Добрался до суши. Встал, отряхнулся и задумался о вечном минуты на две.

Чтобы отработать последний кусок площади, переехали и встали на роскошном озере.

Лагерь был с одной стороны, а работать надо было с другой. Пытались это озеро сначала обходить, но после первого раза больше не захотелось. Слева скалы, справа прижим. И даже не так опасны валуны с человеческий рост и постоянные камнепады, как чайки, что бьются за своих птенцов.

В итоге мы плавали в маршруты через озеро на лодке.

Ветер принимает такие озёра в скалах за трубу, в которой можно ещё немножечно подразогнаться. Любой порыв рвал палатки и ломал каркасы. Одна из палаток была нового типа. Вроде той, что в первый же день укатилась на Телевееме.

Я проснулся от звона и уже примерно представлял, куда бежать. Вышел из палатки и в последний момент ухватил палатку за верёвку – её уносило в озеро. Пока ставили её обратно, мне пару раз прилетело штангой в глаз.

В маршрут в тот раз мы не пошли – держались за лагерь.

Ночью стихло, но я проснулся от шороха рядом с палаткой.

Вроде не ветер.

Так, где топор?

Выхожу, ночи ещё белые, но никакого медведя не видно. Всматриваюсь: горностай прыгает по полиэтилену, которым мы укрывали пробы.

Ладно.

На следующий день всё-таки пошли в маршрут. Отчалили от берега, и один из новобранцев решил спасти затонувший в озере тазик. Нырнул за ней по пояс, да так стремительно, что у меня была только одна мысль: может, дурачка уже за борт просто выкинуть. Тазик не достал, пока нырял - утопил ещё и мобилу.

Даже мне начало казаться, что это уже чересчур. Я склонен романтизировать трудности, но правда в том, что с каждым годом я всё меньше приезжал за романтикой.

Если мой второй полевой сезон прошёл под влиянием харизмы «Бойцовского клуба», то шестой – под противоядием от него. Я прочитал «Бунт на продажу» Хита, и подуспокоился. В 27 это нормально.

Однако я всё равно находил плюсы в положении, в котором находился. В той же книге я вычитал, что по Фрейду, мы приносим свободу в жертву цивилизации. В свою очередь, чем больше подавляются инстинкты, тем мы несчастнее:

А в полях позволительно слабиться, где угодно. Совсем другой коленкор!

В полях складывается впечатление, что ты полевой все свои городские проблемы решил бы иначе. Быстро и просто. Тому, кто каждое утро радуется, что проснулся, а вечером рад, что вернулся, позволительно чувствовать себя слегка неуязвимым.

Возможно, оно обманчиво, да никак не проверить же. В этом и прелесть.

Ещё я заметил, что в поля любят ездить две категории людей. Про себя я называю их «туристами» и «полевиками».

Туристы понтуются друг перед другом модными растопками, удивительными компасами, самосшивающими нитками, топорами из углепластика и прочей хернёй. Они тащат за собой рюкзаки попугаячьих расцветок по 30 килограмм, иногда гитары и Тургенева 8 томов.

У полевиков понт обратный: взять с собой целлофановый пакет с запасной парой трусов и ходить весь сезон в одной футболке.

Сам я пока где-то посередине, но полевики круче, конечно.